Воспоминаниями с редакцией «Моей Околицы» делятся наши читатели – дети войны.
Я родилась в 1937 году. Мне было шесть месяцев, когда умерла мама. Остались мы вдвоем с папой. В нашем поселке был большой завод по переработке сырья. Посёлок стоял над рекой Лаба, а за ней аулы Адыгеи, многие адыги трудились у нас. Отец на заводе был директором. Брал меня, малютку, на работу, потому что не с кем было оставить.
Я всё время плакала, папа измучился. Один адыгеец пожалел нас, предложил забрать меня в аул. Мол, есть одинокие дедушка с бабушкой, будут рады понянчить малышку. Так я в десять месяцев оказалась в ауле и жила там до 1941 года. А потом, как-то вечером, отец на лошади прискакал.
— Поехали домой, — сказал. — Началась война.
Мы жили в бараке, где проживало 17 семей. Детей много и у всех мамы, а я одна. Отец пропадал на работе, я его почти не видела. Однажды утром проснулась — все кричат, плачут, прощаются. Вдруг вбежал казак и кричит мне:
— Отец передал, чтобы ты не плакала!
Папа был помощником атамана, их сотня в спешке отправлялась на фронт.
Дни я проводила одна. Присматривала за мной соседка. У меня был большой серый кот, он меня по ночам согревал.
Помню, соседка зашла в комнату, вымазалась золой из печки и вымазала меня. Мол, так надо, немцы на подходе. Легла со мной, и мы стали ждать.
Утром раздался грохот. На пороге стоял немец с автоматом. Увидев нас чумазыми, плюнул. Вдруг заметил портрет отца — в казачьей форме, на лошади. Спросил: «Vater?» Я молчала. Тогда он по-русски повторил: «Где? Война?» Я кивнула. Он повернулся к портрету и расстрелял его. Я так испугалась, что полчаса не могла говорить.
Потом немцы ушли в сторону станицы Курганной, а полицаи принялись «наводить порядок». Всех жителей согнали на завод. Привели избитого парня. Его пытали, а потом распяли. Прибили к стене: руки — гвоздями, ноги — кольями. На спине вырезали три звезды. Он был весь в крови. В лесу у нас был партизанский отряд, а парень, как говорили, был связным. Звали его Володей. Один старик сумел подать партизанам сигнал. Они вовремя успели. Освободили Володю, погнали полицаев.
Через три дня, со стороны Краснодара, через поселок снова прошли немцы. Следом и полицаи. Согнали детей в подвал. Закрыли дверь и подожгли камышовую крышу. Ребята постарше выбили дверь, и мы, горящие, катались по траве, сбивая огонь. Немцы на мотоциклах подъехали, фотографировали нас и смеялись. Но тут снова налетели партизаны. Немцы удрали, отстреливаясь.
Узнав, что я одна, партизаны забрали меня с собой. В лесу было десять землянок. Я помогала раненым, старалась быть полезной на кухне. Запомнилось, как в отряд пришёл солдат с гармошкой. Пели «Землянку» и «Катюшу». Замполит сказал мне: «Рая, давай споём вместе». И мы пели…
В 1943-м немцев погнали по всему фронту. Бежали из нашего поселка, не задерживаясь. Меня отпустили домой, там готовились встречать наших. Мне дали ведерко и ковшик — поить солдат.
Идет один, за живот держится.
— Малая, пить, пить.
Я подала ковшик. Он смотрел на меня и плакал. У него были большие карие глаза.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Николай.
— А что с животом?
— Ранен… Дай ещё.
Подбежал санитар:
— Не давай ему пить!
Подошёл военврач:
— Дай, малая, ему ещё — он не дойдёт до Петропавловки.
Его положили на плащ-палатку. Я дала ещё воды — он выпил и потерял сознание. Его отнесли в нашу больничку. Женщины по очереди за ним ухаживали. Два дня он был без сознания. На третий открыл глаза.
— Откуда ты? – спросили его.
— Ленинград. — Ответил он. И умер.
Обмыли Николая, переодели, два дедушки сколотили гроб и отвезли в тележке на кладбище…
Р.Д. Реминова, п. Лучезарный Краснодарского края.