Случай на набережной. Под грохот салюта их захлестнули воспоминания о боевой блокадной юности

Я часто вспоминаю случай на набережной Невы, который произошел 9 мая 1970 года, в 25-ю годовщину Дня Победы — самого светлого праздника Советского Союза. Праздника тех, кто смог обнять своих вернувшихся с войны мужей, сыновей, дочерей, отцов, дедов. Праздника и тех, кто по малолетству не знал и не помнил своих отцов, и тех, кто помнил их родные, сильные руки, но не дождался их возвращения. Это был праздник и для меня – одного из тех, кто не дождался с той жестокой и великой войны своего отца.

Я возвращался из Комарова, где мы с друзьями отмечали День Победы. Возвращался рано, потому что с 00.00 часов 10 мая начиналась моя вахта, и мне предстояла длинная трёхчасовая дорога до причала. В 21.00 я уже был на Невском проспекте у Московского вокзала и ожидал двадцать второго автобуса, идущего в порт.

В отличие от тихого Комарово, Ленинград ликовал. Много шума, смеха, флагов, песен военных лет. По Невскому в сторону Невы медленно плыла огромная толпа. Подумав, что времени у меня вполне достаточно, я решил посмотреть парад кораблей на Неве, салют и фейерверк, и направился к мосту имени лейтенанта Шмидта, где стоял флагман Краснознамённого Балтийского флота крейсер «Киров». Прошёл по Невскому, свернул на Малую морскую и вышел на Исаакиевскую площадь, по которой к Неве и памятнику Петру Первому двигался бесконечный поток людей.

До моста лейтенанта Шмидта и Английской набережной было уже рукой подать. У парапета набережной в несколько рядов стояли люди. Невдалеке возвышалась громадина крейсера «Киров», любимца флота и ленинградцев, всю блокаду простоявшего примерно на этом же месте и отражавшего из своих зенитных орудий налёты авиации на город, а из главного калибра – натиск немецко-фашистских захватчиков на Ораниенбаумский плацдарм. Мне очень хотелось посмотреть на этот легендарный крейсер, но пробраться к парапету было невозможно. Люди заранее заняли выгодные позиции. Толпа плотно охватила меня и лишила всякой возможности маневра.

С огромным трудом я протиснулся во вторую линию к парапету и тут уж застопорился окончательно. Впереди стояли две немолодые невысокие женщины — вероятно, подруги, а у самого парапета, плечом к плечу – три огромных здоровяка. Один из них обхватил ручищами плечи друзей, образовав таким образом монолит, и что-то оживлённо им рассказывал, указывая руками на крейсер. Все трое смеялись, видно было, что все они под хмельком и счастливы всем увиденным. И только в те моменты, когда здоровяк отпускал плечи своих товарищей, чтобы указать руками на что-то примечательное, подпрыгивающие женщины могли видеть корабли и приготовление к салюту на их палубах.

Я попытался ещё раз продвинуться вперёд, но, поняв тщетность своих усилий, остановился. Одна, из впереди стоящих женщин, рассказывала другой (вероятно, гостье) о Ленинградской блокаде: обстрелах, бомбёжках, голоде, холоде и других её ужасах. Затем она, глядя в сторону крейсера «Киров», сказала с теплотой: «А этот « разбойник» досаждал мне в войну довольно часто, когда вёл огонь по вражеским позициям. Когда он стрелял, окна наших домов, стоящих на Английской набережной, даже заклеенные накрест бумагой, трескались (особенно в мороз) и высыпались. Приходилось их снова вставлять и переклеивать».

Когда она это сказала, самый огромный из трёх стоящих впереди верзила медленно повернулся, ища глазами женщину, которая это сказала, и виновато произнес: «Прости, мать! Это я командовал на крейсере кормовой башней главного калибра во время блокады.». Женщина замерла. И вдруг широкое лицо её осветила радостная улыбка и она легко и стремительно подпрыгнула, обхватила руками шею огромного мужчины и начала целовать его в обе щёки, приговаривая: «За что же извинять, родной мой! Спасибо тебе, спасибо за всё! Спасибо за жизнь, за свободу, за этот счастливый день!» Она буквально висела на могучей шее артиллериста, поджав ноги в белых туфельках, как девочка, и по лицу её текли счастливые слёзы, а он бережно поддерживал её своими огромными руками.

В это время разверзся небосвод под грохот орудий Петропавловки и осветился всеми цветами радуги. А эти двое в слезах радостно обнимали друг друга, как самые близкие люди, ни на что не обращая внимания. Воспоминания захлестнули их. Тяжёлая, полная смертельных опасностей, юность вернулась к ним. Вернулись годы, наполненные горечью утрат, неимоверным трудом и ожиданием прорыва блокады. Мужчина, бережно прижимая женщину к себе, развернулся к парапету, чтобы было видно свидетеля их боевой блокадной юности. Его друзья, поняв что произошло, также поставили к парапету её подругу и старались всячески опекать её. Все они, не обращая внимания на грохот и фейерверк, оживлённо разговаривали и смеялись.

Когда грохот салюта затих и последние звёзды фейерверка опустились в тёмные воды Невы, они продолжали все вместе стоять, взявшись за руки и наперебой что-то друг другу рассказывая о далёком прошлом, опалённом войной. Огромная масса людей отхлынула в город от парапета, обтекая этот островок счастливых людей, объединенных этим моментом, своим горьким прошлым и счастливых настоящим. Я стоял и смотрел на них: ещё не старых, гордых не тем, что просто выжили, а тем, что совершили для Родины, а значит, и для меня – подарив мне жизнь в свободной, гордой, независимой стране. Стране, сокрушившей фашизм.

Ю. Лабеев, капитан дальнего плавания.