Почти всё мужское население нашей станицы Батуринской ушло на фронт, переложив на плечи стариков, женщин и детей все домашние и колхозные заботы. По брони остались только мужчины-механизаторы, занятые на выращивании хлеба. Мой отец, Маляревский Михаил Максимович, был бригадиром тракторной бригады и тоже оставался в станице, работая вместе со своими механизаторами в поле от рассвета до заката. Перед самым приходом фашистов в станицу, когда стало понятно, что это всё-таки случится, отец и его товарищи отправились в районный центр, в станицу Брюховецкую, в военкомат. Там их в спешном порядке официально призвали в армию и направили в воинскую часть, готовящуюся защищать эту станицу.
Настал тот день, тот час
Август. На Кубани жара. Брезжит рассвет. Низко над горизонтом плывёт раскрасневшаяся Луна. А звёзды, будто прощаясь до будущей ночи, озорно подмигивают всему живому на Земле. Дескать, пока, пока, до завтра. А будет ли завтра? Дай Бог, доживём…
Вдруг утренняя зорька щедро плеснула, багрово окрасив высокий восток, обещая тихий, безоблачный, знойный денёк. И каждый солдатик, вчерашний колхозный механизатор, чувствует это собственным тревожным нутром: так было и вчера. Семь вражеских атак!
Господи, откуда брались силы? Откуда умение стрелять — и не просто так, а в живых людей, пусть даже заклятых врагов? Винтовки-то взяли в руки всего пару дней назад. И эта пара дней целиком ушла на рытьё окопа. Стрельнуть хотя бы вверх, для пробы, времени не осталось.
Слава Богу, командир отделения, кряжистый старшина, рассказал и показал, как заряжать винтовку. Как нажимать на обойму с патронами, чтобы она легко и быстро вошла в магазинную коробку. Как примкнуть штык. И надо же, какими смышлёными учениками оказались эти бывшие механизаторы, а ныне — солдаты Советской армии, вставшие на защиту своего дома, своего Отечества!
И настал тот день, тот час, та минута, когда «кряжистый» подал команду:
— Отделение! К брустверу! Не суетиться! Стрелять прицельно, и по моей команде.
Спохватившись, бойцы прильнули к брустверу. И увидели цепь врагов, надменно и смело шагающих в полный рост к ним навстречу, прижав к животам приклады автоматов. В эти несколько мгновений тишины в памяти каждого защитника предстали отчий дом, семья, детишки, любимая жена, фруктовый сад с ароматными увесистыми плодами, ракита у колодца, роняющая утреннюю росу, словно слезу…
И рявкнул старшой, возвращая каждого к реальности:
— Отделение! Готовьсь! Огонь!!!
Затрещали выстрелы, метнулись девятиграммовые «подарки» прямо во фрицевские сердца. А они идут и падают, падают и идут, поливая автоматными очередями кубанское поле. Защитники-механизаторы в добротных окопах, да за брустверами. А немцы все идут и падают. Уж первая цепь навеки улеглась. За ней вторая, третья…
— Ни шагу назад!!! — прохрипел старшина, — бей фашистскую гадину!
И они били. Раскалились стволы винтовок. Разгорелись лица и души бойцов. Колотились сердца. Упирались мысли в единственную цель и задачу: не пропустить врага. Уничтожить его и выжить самим. А как выжить, когда на следующий день всё повторится, с той лишь разницей, что немцам удалстся подойти так близко к нашей позиции, что до наших солдат им останется всего полсотни метров?
Не отступали без приказа
И не однажды заглядывало к ним в окоп отчаяние. Бежать? Но куда? По чистому полю? Да тебя тут же подстрелят, как зайчика на охоте… И главное — не было приказа отходить. Если и отходить, то только ночью. Но нет приказа. Значит, до ночи надо продержаться. Значит, надо стоять! Воодушевляло то, что соседи по обороне слева и справа также стоически сражались, поливая клятых врагов пулемётным огнём. Если в первый день в отделении погибли два бойца, то во второй — ещё трое. Все из станицы Батуринской, из тракторной бригады моего отца, бывшие механизаторы, а ныне защитники Отечества… Осталась ровно половина личного состава. В том числе и Игнат Заика — друг, с которым Михаил много лет работал на колхозных полях.
Вторая ночь прошла в полудрёме и в догадках: почему это фрицы не пускают вперед танки? Ага, понятно! Пустили бы, если бы те у них были. Видать, техника где-то отстала от пехоты — бывает и такое.
Солнце ещё не взошло, и даль ещё не совсем различима, а где-то кукушка в лесной полосе: «ку-ку» да «ку-ку». И каждый солдатик, с каждым очередным «ку-ку» считает. Кукуй, моя хорошая, кукуй, не останавливайся! И она куковала, и бойцы её слушали, всё глубже зарываясь в родную кубанскую землю, всё надёжнее устраивая бруствер для сохранения собственных жизней…
А вот и старшина. Согнувшись, чтоб не быть замеченным, пыхтя, прибежал по окопному коридору к своим бойцам. Присел на корточки. Взмахом руки пригласил к себе поближе всех своих, оставшихся в живых, солдатиков. Из данных, полученных в штабе батальона, он уже доподлинно знал, какая предстоит тяжёлая, а может и смертельная работа в надвигающемся дне. Немцы подтянули артиллерию, и с минуты на минуту начнётся обстрел. Нельзя паниковать. Не высовываться из окопа, присесть, обхватив голову руками. Рот держать постоянно приоткрытым во избежание контузии при близком разрыве снаряда. Чтобы отвлечься, можно считать количество взрывов. Как правило, их не бывает больше сотни. Или считать минуты. Эта «долбёжка» длится не дольше двадцати минут. И — начеку, хлопчики, слышите — начеку! Вражеская атака начнётся сразу же после артподготовки…
Последний бой
Закончив краткую инструкцию, старшина тронул за плечо ближайшего к нему солдата и взмахом руки увлёк за собой. Этим солдатом оказался мой отец, Михаил Маляревский.
— Игнат! Оставь докурить, — срываясь с места, прокричал Михаил своему другу, — я быстро…
Пробежав около сотни метров по дну траншеи, они оказались у стопки деревянных ящиков с патронами, доставленных сюда ночью. Взяли по ящику и так же бегом метнулись к своему окопу. Не добежав и до середины пути, услышали мощный взрыв впереди. Начался обстрел.
Ах, старшина, старшина! Какой же ты молодец — стреляный воробей! Всё-то ты знал и умел в пехотном деле. И других учил. И многие, благодаря твоим урокам, нещадно били врага, сохраняя свои жизни. А вот чего ты не знал, так это возможности прямого попадания. Вернее, знал, но не хотел верить. Не мог и не желал предугадать, что первый же вражеский снаряд ляжет точно в окоп твоего отделения. И раскидает изуродованные тела твоих бойцов окрест. Второй взрыв громыхнёт где-то позади. И изрыгнёт в тебя и твоего солдатика глыбину земли с роем осколков. И наступит убийственная тишина в ваших ушах, дремучая темнота в ваших глазах, и помутится сознание…
Сколько это длилось — никто не знает. Взрывы ещё продолжались, когда мозги в голове моего отца вновь начали соображать. Он понял, что взрывной волной его выбросило прочь из траншеи. Слава Богу, в сторону нашего тыла. Рядом, наполовину присыпанный землёй, лицом кверху, лежал старшина. Его немигающие глаза спокойно смотрели в высокое небо…
И сообразил Михаил, что он остался один, пока ещё живой. С трудом освободился от навалившейся на него земли, попытался отползти подальше. Не сразу понял, что ему мешало ползти, что или кто его держит за ноги. А когда посмотрел, увидел, что стопа правой ноги превратилась в бесформенное кровавое хламьё, а от сапога остались только голенище да каблук. И наступила боль. И понял солдат, что надо во что бы то ни стало ползти к своим. А снаряды рвутся где-то рядом. Ползёт он, волоча за собой раненную ногу. А снаряды рвутся. Лишь бы не потерять сознание… Лишь бы успеть… Лишь бы… Лишь бы…
Прислал А.М. Маляревский, Краснодарский край.